Палка для таджиков
Гарий Немченко
Памяти кумыкского друга
1.
Возле полос перехода через трассу остановился перед гудящей рекой автомобилей, оказались рядом, и тут он дружелюбно спросил: тоже, мол, без своего транспорта?
Да, сказал ему, машины никогда не было. Хотя у детей давно есть. Уже и у внука. У старшего…
Он слегка приподнял кулак с зажатой клюкой, повел чуть влево, где на спуске от монастыря выстраивались тяжелые внедорожники с георгиевскими лентами на антеннах:
– Не такие у ваших?
– Да ну, что вы…
– Эти-то, эти, а?.. Если бы в сорок третьем… на Курской дуге. Пустить тогда против германских танков. Немцы бы наклали в штаны и повернули обратно…
Понятливо поддакнул ему: это уж точно, мол!
Незнакомец наступил на больную мозоль, что называется. Сам сколько раз примерно так думал. Где-то даже, кажется, успел написать.
Он вдруг попросил:
– Подержите, а?.. А то опять башмак на дороге останется.
Отдал мне клюку, осторожно склонился завязать шнурок. Такой же бородач, как и я. Неподалеку один от другого стояли в церкви во время утренней службы… Ровесник?.. Или все-таки помоложе?
– Вот, спасибо вам…
– Ничего себе палка! – похвалил я его клюку. – Богатырская палица…
Он охотно откликнулся:
– Хорошо, что сухая, все полегче… Вообще-то у меня сердце. Стимулятор. В автобус лучше не лезть… А это для таджиков…
– Для таджиков?..
– Ну, да. Увидите сейчас.
И тут светофор перемигнул, толпа тронулась, а из машины, которая проскочила перед нами последней и тут же притормозила, раздался знакомый голос:
– Вот встреча!.. Давай сюда, только быстренько!
– Друг! — торопливо объяснил я своему незнакомому спутнику. — Рядом тут живет… Может, со мной к нему? А то, как вы один — с таджиками?!
– Придется одному!
А из машины снова поторопил Мурад:
– Тут стоять нельзя, подойдешь?!
– Как же вы один? — переспросил его уже на ходу.
Он заверил весело:
– Разберу-усь!..
Заспешил к автобусной остановке на противоположной стороне уже последним, а я, все оглядываясь, поторопился к машине друга.
– Это Марина тебя заметила, – радостно говорил Мурад. – Садись, отъедем, а там решишь… хорошо бы к нам!.. А нет, хоть здесь поговорим…
Отъехали, остановились, и первым делом я взялся им толковать: увидел, мол, в церкви мельком, потом догнал его возле перехода через трассу. Похвалил клюку-самоделку, а он: для таджиков! Сейчас увидите ее в деле… И тут как раз — вы.
Мурад сказал с видимым усилием:
– Неужели до этого… дошло?
Ну, попал я!
Еще недавно Аджиев, а нынче, видите, — Аджи, Мурад теперь стал чуть ли не самым известным в России тюрком. Их, считай, главным идеологом… Ученый-географ, кумык «московского разлива», как говорится, во славу вольного «Половецкого поля» издал уже с десяток толстенных книжек.
Познакомились с ним в первые «перестроечные» годы, когда мне выпало в Москве «атаманить», а он прямо-таки мечтал пристегнуть казачков к своим тюркам. По-моему, я был первым, с кем у него этот номер прорезал: стали друзьями.
Несколько лет назад Мурад начал прибаливать: одолевает «Паркинсон». Только за баранкой себя нормально и чувствует: то ли старая привычка берет свое, то ли — ответственность.
Едут к себе на дачу, в Дяденьково… уж лучше бы меня не заметили, проехали мимо!
Марина бросилась теперь спасать положение:
– Вообще-то, Гурий, до этого не слыхать было, что они враждебно настроены…
Это — для любимого мужа, которого старый друг сразу же успел огорчить. А еще предисловие написал к его юбилейной книжке, эх!..
Но Мурад не внял словам жены, верного помощника и секретаря:
– Всякое бывает, ну, почему… Личная неприязнь, как говорится, мало ли…
– Это понятно, – подхватила Марина – Как ты глянешь на человека, таким взглядом и он тебе ответит. Что ты ему скажешь, то и он тебе… Этот ваш товарищ — нормальный человек, Гурий?
Точно также, как Аджиев Мурад стал Аджи, я нынче превратился, ясное дело, в Гурия.
Очень ценный, ну, конечно же, результат перестройки. Иногда даже думаешь: а не единственный?
И Гурий сказал:
– Я-то его, считай, впервые увидел… Но, вроде бы, да. Нормальный.
– Случается личная вражда, — пытался быть объективным Мурад.
Марина вдруг заволновалась:
– Решил развернуться?..
С нарочитым спокойствием Мурад проговорил:
– Уже повернул. Разнимем их, если что…
Ну, лихач!.. Или за баранкой их теперь двое? Лихачей. Аджи и — Паркинсон.
– Думаешь, надо? – мягко спросила Марина.
Но лихачи только дружно промолчали…
У остановки напротив монастыря народ уже схлынул, бородача с клюкой среди оставшихся не было, и мне пришлось обратиться к гаишникам, вместе с машиной прятавшимся за крашеной стенкой из гипсокартона. Как бы в засаде. Мол, ничего такого, спросил, не видели?..
– А что мы такого должны были видеть? — нехотя усмехнулся старший.
И я решил махнуть на это дело рукой… Что теперь? В пустой след. Тем более, что незнакомец уверил: не впервой!.. Разберется.
Вернулся к машине моих друзей, поехали в Дяденьково и остаток дня прошел у нас в высокомудрых беседах о евразийстве: с Мурадом давно не виделись, а дома, в Кобяково никто не ждал. Жена уехала в псковские края. К внукам.
2.
В конце недели пошел к нашему сельскому магазинчику, тесному от изобилия дорогой еды и банок-склянок с диковинными напитками. Цены в нем выросли, ну будто в соответствии с увеличением количества разномастных автомобилей, которые возле него теперь то и дело останавливаются.
Давние жители Кобяково сюда почти не заглядывают. Их чаще увидишь бредущими от автобусной остановки с рюкзачками да сумками: запасаться продуктами предпочитают в неближней Москве либо в звенигородских «Копейке» с «Пятерочкой»…
Но по субботам к асфальтовому пятачку возле магазина привозят «настоящее» молоко с ближней конефермы, из Горок. Не такое дешевое, но зато, действительно, — молоко.
А о чем мы с Аджиевыми-Аджи кроме прочего в Дяденьково беседовали?
Да о способах приготовления калмыцкого чая!
Дело в том, что в моей кубанской станице (теперь, считай, — в Кобяково под Звенигородом) и в славном Дагестане, где Марину учила готовить калмык-чай тетушка Мурада (теперь, считай — у метро «Смоленской» в центре Москвы), рецепты один от другого несколько отличаются. И мне в очередной раз предстояло самому себе доказать преимущество моей предгорной долины перед дагестанской равниной.
В отличие от Мурада, доверившего столь ответственное дело русской жене, я свою хохлушку-Ларису к священнодействию с «калмык-чаем», как его не без иронии адыги зовут, не допускал. Почему с иронией?.. Да потому что справедливей было бы звать: «адыг-чай». Калмыки-то и узнали о нем от черкесов, когда по разным причинам бывали на Северном Кавказе. Разве могут они похвастать такими травами, какие только и растут в Черных горах, а-ей!..
Как приписной черкес, давно посвященный старыми майкопскими друзьями в джигиты, я, конечно же, был яростным сторонником именно этой исторической версии… кхе-кхе… «калмык-чая». И приготовление его почитал за служение нашему общему, не столь многим хорошо известному делу.
А хохлушка пусть варит свои потрясающе вкусные борщи… кто против-то?
…Ожидающих «бочку» с молоком собралось не так много, в основном деревенские, дачников мало. Занял очередь и невольно прислушался к разговору: речь шла о таджиках.
– Вон сидит, вон! — громко говорила пожилая женщина с одинаковыми пластиковыми бидончиками в обеих руках — одним из них она повела в сторону магазина. — И пустая бутылка рядом, и окурки…
Другая удивилась:
– Из-под водки?!..
– Пиво пил, пиво, — отозвалась охотно первая: из тех, кто всегда все знает. – Им его все равно запрещается… а курить?
Высоко подняв охваченные загорелыми руками коленки и опустив к ним голову, под стенкой магазина сидел смуглый парень в спортивных штанах и старых кроссовках.
Кто-то засомневался:
– А, может, он и не таджик, мало ли…
В голосе этой, с двумя бидончиками, послышалась не то что уверенность — обида:
– Да прям!.. А то я таджика уже не отличу. Еще спросила у его: разве тебе можно?! Что, если твой Аллах тебя увидит?.. А он: не увидит!.. Тут его нету. Аллах в Таджикистане остался…
Я и без того по привычке прислушивался, а тут — весь внимание!
Аллах остался в Таджикистане — ничего себе! Прямо-таки готовое название… у кого было?.. «Христос остановился в Эболи». Кто-то из итальянцев?
Женщины продолжали свое:
– Вообще разбаловались… То за тысячу с утра до ночи работали, а теперь меньше двух не предлагай да еще три раза по часу будут на коленях стоять. Молиться…
– Да вот, этот, видать, уже намолился…
– Устал, бедный!
Говорили громко, может, услышал?
Попытался повернуть голову, но снова уронил меж колен…
3.
Вообще-то у меня от всех этих разговоров надежная прививка. Сибирская. Из Новокузнецка. Из пролетарской нашей Кузни…
Несколько лет назад приехал и чуть не прежде всего — на первую домну. Как первая любовь, ну что делать?.. С одна тысяча девятьсот шестьдесят четвертого. Когда её, наконец, пустили.
Проводить меня взялся Саша Лаврик, Альсан-Никитич, директор Запсиба по производству, или как там поточней его тогдашняя должность… Один из главных на комбинате Работников. С большой буквы!.. Всегда у него вся информация, всегда на месте… вот только я его и увел. По старой памяти. По старой дружбе, считай. И он даже обрадовался: ничего такого срочного нету, хоть слегка, говорит, разомнусь да отдохну.
Ну, там само собой — «дым в Крыму», «Крым в дыму». Как сами они всегда, горновые. Про свой литейный двор возле печки.
Ад, конечно, кромешный. Олег Харламов, старый дружок, увидал и только головой повел: мол, привет!..
Каким-то лишь им, возледоменным «медведям», известным способом даже радость изобразил на черном от сажи и графита лице: с приездом!
Рядом с ним увертывался от огня мужичок в необычной спецовке из белого сукна, уже изрядно замаранного, и я оглянулся на Лаврика: мол, что за номер?!
Лаврик взялся кричать мне в ухо: «Действительно, «белая ворона». Таджик!.. У них там, говорит, черное сукно достать трудно, солнце же!.. А ему жена сшила. Ну, чтобы куртка в Сибири берегла… Там какая-то любовь… это вам лучше бригадир, они дружат.»
Конечно, мне хотелось на «белую ворону» взглянуть вблизи, но Олег, когда пришел в «кондейку» обняться да кружку чайка-крепачка выпить, оставил таджика на литейке. Вместо себя.
«Давно в Новокузнецк не приезжали, он у нас уже несколько лет, – взялся рассказывать – Его Ахрор Казимирович… Почему Казимирович? Да тут имя еле выговоришь, а отчество у него еще заковыристей. А без отчества его нельзя, нет!.. Наши ребята сами: его только с отчеством надо. Или одно отчество: Казимирович. Потому что у него шестеро детишек, а?!.. Как такого не уважать? Пришел к нам, было трое, а теперь поедет раз в год на месячишко к себе в Таджикистан, увидит, кто родился, и задел на очередного ребятенка оставит… Работник золотой!.. Да не только поэтому, не только. Мы тут в цехе страдаем от жары, а ему — в радость!.. Я, говорит, тут как дома. Душу, вроде того что, отводит…»
Потом-то я и с «Казимировичем», у которого к тому времени стало уже восемь детишек, познакомился, и узнал историю его спецуры из белого сукна. Чего не догадался – это спросить: как его имя на русский язык переводится…
И узнать это мне пришлось при неожиданных обстоятельствах. Или ничего случайного не бывает?
Теперь-то таджики в Подмосковье, и действительно, пообтерлись. А попервах?
Уж каких только анекдотов про них не рассказывали! Все больше, надо полагать, их конкуренты по заработкам.
Кроме прочих анекдотов был и такой. У таджика, мол, спрашивают: ну, кидать землю лопатой, это дело понятное. А что ты еще умеешь делать?.. Таджик отвечает: все умею!.. А вот закажут тебе лестницу, сможешь сделать?.. Таджик подумал и говорит: конечно, смогу. Только копать надо очень долго!
Похожим делом занимался и этот таджик. О каком хочу рассказать. Делал он, правда, не лестницу, копал глубокую яму под септик, а лестницы там как раз не было. Землю большим ведром вытаскивал стоявший на краю ямы другой таджик.
И вот «нижний» что-то кричит по-своему, «верхний» начинает тащить ведро с глиной, а снизу вдруг слышится: «Опять морда!..»
Этот вывалил из ведра глину, опустил ведро вниз, а когда стал тащить уже полное, снизу снова вдруг: «Опять морда!»
– Что он хочет сказать, не пойму? — спросил у я «верхнего».
Ответил сочувственно, но как бы и с некоторой насмешкой:
– Туда лягушка упал… Мешает!.. Он его ведро сверху положил, я тащит, а лягушка обратно прыгал ему на морда. Один так, два так… уже пять! Морда от него совсем грязный!
И смех, и грех.
Но вместе с тем… Что там за царевна такая, эта лягушка?.. Никак не может расстаться с добрым молодцем… действительно, добрый!
– Пусть положит ее в пустое ведро! — советую.
– Пустой ведро тоже морда прыгал…
Делаю такой жест: мол, вышвырнул бы, и все тут!
– Кинул бы ее вот так!
– Он боятся…
– Друг твой?
Таджик посерьезнел:
– Нет, лягушка боятся будет… нельзя!
И правда, «царевна»!..
Долго перекрикивались, и «верхний» показал измазанным пальцем вниз:
– Он пить надо… Вода хороший есть, дед?..
Молдаванин, который подрядился делать канализацию, вообще-то предупреждал: все у таджиков должно быть с собой — не надо их баловать! Но как не пожалеть этого добросердечного «царя природы»… Или — ее простодушное дитя?
– Скажи ему! – «верхнему» толкую. – Я пойду в дом, чай поставлю. Видишь, стол под яблоней? Там можно отдохнуть… только, как он вылезет?
Тон у «верхнего» сделался куда радостней:
– Будет вылезать, будет!
Когда поставил на деревянный стол плетеную корзинку со всеми, включая электрочайник и небольшой «заварничок», причиндалами и вернулся к таджикам, «нижний» карабкался по на веревочной лестнице, привязанной к толстой доске над ямой… Неловко изогнулся, раскрыл пятерню, и на ладони у него задергался и тут же отчаянно сиганул в перепачканную глиной мокрую траву большой серо-зеленый лягун.
В сознании пронеслась обычная в подобных случаях моя шутка: напишу, мол, английской королеве!.. И Общество защиты животных, которое она возглавляет, пришлет тебе орден.
Может, и понял бы?.. Лет через пяток, а то и десяток. Но пока тут и с обиходной речью проблемы. И я только сказал:
– Ну, ты молодец, что лягушку вытащил!.. Вон бочка с водой, умойся. Вон тряпка… ну, полотенце, полотенце… вон, видишь?
За чаем мне все-таки захотелось рассказать об их земляке. О таджике с Запсиба. О горновом…
Попробовал изложить все как можно проще, но «верхний» все равно нет-нет, да что-то переводил «нижнему». А я невольно принимался корить себя.
Сибирь… Полыхающий огнем металлургический комбинат. Около доменной печки увертываются от раскаленных брызг твои дружки-работяги …
Не мог бы ты им, парень, что-нибудь такое — попроще…
Расхвастался?
Или опять Сибирь накатила? Тоска-ностальгиюшка, мочи нет…
В конце моего рассказа они загорячились, громко между собой заспорили, потом вдруг оба притихли, и на смуглых лицах обоих появилось спокойствие и значительность.
Переглянулись, и нижний вдруг несмело сказал:
– «Ахрор»… по-русска… эта: «величие»!
Я даже переспросил:
– Величие?!
И правда, у меня щипнуло глаза. Кто бы еще и когда сказал так о самой тяжкой, самой черной работе, которую «ломят» у домны горновые! Недаром же их – «медведями»… Выходит, все-таки – величают?
Как величает Люба, жена Олега, красавица. Своего насквозь прокопченного муженька…
А верхний словно подтвердил:
– Так, так!.. Давлет правильно говорил, – и разулыбался во все лицо. – Что такое «Давлет», не знаешь, дед?
Тут знал. К этому времени не только написал предисловие к «Словарю личных имен народов Северного Кавказа», составленному в Майкопе профессором Розой Намитоковой — стоял теперь в Кобякове на книжной полке.
– Хорошее у тебя имя! – сказал «нижнему». – Ты — целое государство.
Он вдруг слегка подправил:
– Держав…
Я даже переспросил: что-что?
– Держава — правильно?
Наваждение?!
Я не стал заветного слова произносить, думал, для него это слишком сложно. Нарочно сказал попроще, а этот молодой таджик русского пожилого дядьку невольно, выходит, упрекнул. Бывшего атамана, а?!
– Откуда такие слова знаешь?!
Он поглядел на «верхнего», перебросились несколькими словами, и «верхний» сказал:
– Учит главно…
Вот что для него главное — ничего себе!
Пекло солнце, пробивало древесную листву. На крашеной суриком, давно облупившейся столешнице среди опустевших чайных чашек досыхали завязи яблок, год был неурожайный…
Отчего-то очень хорошо помню, как зашуршали-скрипнули мои дырявые, как выяснилось, резиновые сапоги, когда Держава-Давлет вновь стал их натягивать.
«Верхний» сказал:
– Дед, мы пошли, спасибо…
Я ушел еще раньше них.
В себя…
4.
Молоко привезли почти вовремя, хватило всем, и я определил свою тяжеленькую восьмилитровую бутыль из-под воды «Святого источника» в нейлоновую сумку с длинными ручками, поставил посреди продуктового кошеля побольше, пропустил его плечевую лямку через проушины малой сумки и еще раз проверил, хорошо ли пробка закручена — отработано, как на космодроме…
Поставил молоко на простенькую, о два колеса, тележку, лямку от сумки прихватил пятерней к ободку металлической ручки — все, вперед. Старт!..
Уже на ходу еще раз глянул на опустившего голову в колени смуглого парня под стеной магазинчика: щенок!..
«Аллах остался в Таджикистане», ишь!.. Значит, не все в таджикском царстве-государстве ладно, если не решился на дальнюю такую поездку?.. Или слишком много чести этому мальчишке — сопровождать его за пивом да сигаретами… чего его свои-то не заберут!
Или как раз и появились возле него?.. Двое с велосипедами: самый распространенный у них транспорт… только как его — на велосипед?
Обернулся еще раз: прибавился третий — с тачкой. Ну, правильно! Ногу повредил, мало ли…
Молодо-зелено, что делать?!
Может быть, тоже какое важное событие отпраздновал: вынули первый ковш земли из котлована под домну… ну, под дом, дом. Под коттедж какого-нибудь московского недоолигарха. Там теперь тоже такие котлованы, что многотонный «пень» из железобетона вполне уместится… ладно тебе!
С чего это опять взялся?..
К бочке с молоком торопился коротким путем, через мало ухоженный проезд, но с нагруженной тележкой по камням да глубоким колеям в траве трудно — пошел дугой по асфальту. Тем более кругом благода-а-ать…
После многодневных дождей проглянуло, наконец, солнышко, все светло, чисто и даже как бы торжественно… ах, вот оно что!
Потому и стало светлей что совсем недавно, видать, туда и сюда по обеим сторонам дороги прошла, наконец, косилка, подрезала траву, опрокинула её высокие стенки, да… А то ведь ничего не видать было. Дурнина, как такую траву зовут в таежных краях, давно уже выперла на обочины и от многодневной влаги настолько выдула, что наверху готова была сомкнуться над проезжающими машинами… Травяные аллеи, что ты!
Но почему — «дурнина»?.. И едешь в такси либо с кем-то в машине – не видишь. И на автобус, один, пешком торопишься — до того ли?
Так вот — нет, брат!.. Тут тебе и цикорий с синими цветками — «петров-то батиг», «батожок Петра», да, придорожный посошок его — вот он!.. И ярко-желтые тугие головки пижмы, и белые сережки люпина, и высоченный кипрей выкинул сиреневые метелки… «иван-чай»! Давний северный житель. Рядом с этим красавцем приоделась даже полынь — стоит, ну вся в серебре…
Возле рослых трав жмется неказистая «собачья петрушка» — как она, сухая, трещала в костерке, когда мальчишками пекли по весне картошку!
И вдруг, вдруг…
Сперва не понял, что это такое… почему оно, будто в определенном каком порядке, разложено по оставшейся от укоса стерне. У подножия нетронутых трав…
Пузырьки и цветные картонки, сплющенные жестяные банки, смятые тюбики, рыжие памперсы… подряд несколько бутылок темного стекла и зацепившийся за корни разорванный полиэтиленовый пакет… и тут до меня дошло!
И впереди, и на противоположной обочине тянулись разноцветные полосы разложенной, как на блошином рынке, пришедшей в негодность бытовой мелочевки, то и дело прерываемой обрывками то белого, а то разноцветного полиэтилена…
Косилка разорвала мешки с мусором и растащила все, чем были набиты… А их тут по краям дороги валялось, этих мешков!
Странное возникло в душе, смешанное какое-то чувство… ну, не смотри на это дерьмо!.. Будто вывернутое нутро какого-то монстра, заглотавшего набитые мешки, но не успевшего все это добро в них переварить… Но как не смотреть?.. Ты же всегда был не только романтик, был — реалист… вот и не прячь глаза. Знай правду… и обо всех вокруг, и о себе, любимом… да что же это?! Замятая горка счетов либо квитанций, одна за другой мокрые прокладки, и на последней, как на диванчике, почил исполнивший свое земное предназначение усталый презерватив… Рядом… не может быть!.. Или билет на какое-то действо… не в цирк? Только и того, что похож на ваучер… старый приятель показал недавно, напомнил. «Городской сумасшедший». Я, говорит, со своим даже не дергался, никуда его не отнес, вот он: оставил для будущего всенародного иска… Какой тебе иск, глупенький. Забудь… и впрямь ваучер!.. Может, этот «городской сумасшедший» был тут в наших краях? У кого-то в гостях. Показывал опять «толькину грамоту» и все-таки потом выбросил?!.. Стыдно стоять, рассматривать… или даже почему-то опасно?
Будто вглядываешься не в какую-либо грязную, исключительно бытовую, но как бы в некую тщательно скрываемую государственную тайну… Почему не убрали сразу, вслед за косилкой?!
Охо!..
Или, как черкесы говорят: а-ей!..
Хорошо, что Аллах остался в Таджикистане — иначе, чтобы он тут увидал?!
Пальчиковые батарейки на изодранных дамских трусиках, стыд!.. Ровным рядком растащенная по стерне косилкой одноразовая посуда с остатками пищи: ну, прямо только что оконченный фуршет на обочине, а не затопивший родину срач…
И тут мне пришлось сперва невольно пригнуться, а потом выпрямиться и вытянуть шею уже вослед… Откуда он только взялся так неожиданно!
Вертолеты и раньше не облетали нас стороной, а в последнее время и вовсе зачастили… ну, как же, как же!
Недалеко, в соседнем Раёве, недавно открыли гольф-клуб с самой просторной, говорят, в Европе площадкой для игры… как там она у них? Тоже — поле?..
Так вот, — самое-самое.
Опять вспомнилась наша пролетарская Кузня с ее журналистскими приколами, рожденными в благословенных «пельменных», в которых жестокой зимой ворвавшийся с улицы холод тут же превращается в пар и смешивается с парами от нее, проклятой… Сорокаградусной.
«Если делать, то — по большому!»
Передовая статья из «Кузнецкого рабочего», только что стряхнувшего с себя старое название: «За большевистскую сталь».
Посмеивались над непроходимой тупостью партийных назначенцев, а оказалось — не тупость. Пророчество!..
Разве не это со всеми нами произошло? Так обделаться!..
… И еще один малый вертолет, этот чуть выше, но почему-то слышней… или у них там соревнования? В Раёве?.. Какая-нибудь решающая игра.
Наша деревня уже знает, уже посмеивается: «А ты себе справил белые штаны?» «На что — белые?» «Дак без белых теперь в Раёво и близко не подойдёшь. Или не видел?.. И шлагбаум на дороге, и будка. Охранник с собакой. Есть белые штаны — пустют. А нет — нет. Без белых штанов нельзя в гольф…»
Сбоку от Кобякова, перед поворотом к двум здешним церковкам, в Тимохово с Аляуховым, до этого шлагбаума проложили на днях такой ровный, такой чистенький асфальт — боком катись. Куда подальше, да… Как сразу не догадался?!
Потому, сукины коты, и траву скосили по обочинам: облагораживают дорогу. Под белые-то штаны!
А какие там, в самом деле, простирались ухоженные поля! Совхоз «Звенигородский» в передовых не только числился. Недаром же Совмин СССР облюбовал тут местечко для детского санатория со всеми самыми современными службами. Уже завозили оборудование, готовились сдать под ключ, как тут оно грянуло: «возрождение России». И несколько лет потом предприимчивые мужички из ближних и дальних деревень выламывали тут двери, увозили домой оцинкованное железо, снимали сантехнику, сдавали в «цветмет» содранный с оконных рам алюминий…
Может, оно и к лучшему, что, наконец, нашелся хозяин, взявший под свою руку уникальные здешние места…
А что, что?..
Если уж «продали сельцо», так хоть «балалаечку купим»!
5.
Не знаю, когда она появилась, когда тут окончательно прижилась. Подлая манера: на ходу выбрасывать мусор из окна мчащейся машины.
Мешки эти осенью быстренько засыпают желтые листья: придорожные деревья жертвенно готовы совершить последний свой подвиг. Зимой безотказно принимает глубокий снег. Весной и летом позор человеческий стыдливо прикрывает полевая трава.
И только небо, которое все видит и помнит, знает в лицо каждого вышвырнувшего мешок из своего «хендай»-удальца и каждую подмалеванную красавицу, наманикюренными коготками опустившую его из своего «Пежо» на край дороги…
Что тут нынче из-за этих мешков творится!.. Везде так? Или в наших звенигородских местах — особенно?
Не станем вспоминать о далекой поре, когда во время медвежьей охоты царя Алексея Михайловиче неподалеку от горы Сторожи его спасло чудо: громадного медведя прогнал явившийся в минуту опасности святой Савва…
Избу в Кобяково мы купили в 1980-ом, и в тот же примерно год с собакой Кветой, черным, как горе, из-за которого пришлось ее приобрести, взрослым ньюфаундлендом я шел через лес на станцию Скоротово.
Хорошо, что тропинка в том месте была широкая, собака по привычке трюхала рядом, и, когда она вдруг с необычной тревогой взлаяла, я тут же схватился за ошейник.
На противоположном конце поляны, буквально в полусотне шагов, стояла крупная лосиха с теленком-сеголетком…
Подала голову чуть назад, будто готовясь к прыжку, и я одною рукой зажал собаке черную пасть, а второй, что было сил, потащил за ошейник в чащу… тогда они еще были в округе!
Звенигородские чащи…
И я от греха подальше утаскивал доброго своего, мало что понимающего в густом лесу ньюфа…
Это мы не смогли уберечь в большом городе маленького сына… Лосиха за своего малыша нас затопчет!..
А через три десятка лет с корзинкой для грибов на руке я шел примерно в тех же местах. Корзинка была пуста, и посреди громадной поляны, на вырубке, я палкой приподнял ветку крошечной елочки: а вдруг?..
Под елочкой сидел, сжавшись, заяц…
Не убирал палку, ждал, что он прянет из под елочки. Но его будто парализовало…
– Ну, что ж, ты, милый? – спросил его жалостно. – Может, все-таки убежишь?.. Или бежать тебе уже некуда? Ладно, я пойду. Ты сиди…
Заяц передернул серыми щечками. В знак согласия?
И чем большей любовью проникался я к этим местам — от нашего Кобякова до пушкинского Захарова по старой, теперь забытой, рассказывали, тропинке было не больше семи-восьми километров, девки да парни друг к дружке бегали на вечерки — так вот, тем больше в любви этой было горькой, тоскливой жалости…
Пушкинские места!
Наша старая «русская Щвейцария»…
Но как безжалостно прокатились по ним и «лихие 90-е». И последующие, якобы более благородные, времена.
Якобы…
6.
Рано утречком, еще в осеннем сером туманце, стоял на остановке автобуса, который идет… еле-еле идет, потому что станцию теперь опоясали железобетонные удавы очередной кольцевой дороги вокруг Москвы: сдадут не сегодня-завтра, якобы.
Стоял и, как всегда, вполуха слушал, о чем там нынче печется якобы «слабый пол».
– До чего дошло! — возмущалась полная женщина средних лет, которая едет дальше, когда некоторые из нас, «москвичей», сходят во Введенском возле вокзала. — Что люди в последнее время озверели, к этому все уже привыкли… Но вот что и звери — туда же! Это как?!.. Под Мозжинкой, говорят… Лось на дорогу выскочил… вот с такими рогами! И стал бодать какую-то иномарку. Новенькая совсем, только купили, говорят. Так он и стекла поразбивал, и помял всю, хорошо еще никого не достал рогами. Водители с других машин повыскакивали, только тогда и отогнали… Прям, как террорист какой!
– А что ему, бедному, оставалось? — вступилась за лесного обитателя сердобольная кобяковская учительница: едет в звенигородский колледж, в котором преподает русский язык с литературой… традиция!
Заступаться за «братьев меньших».
– Наверное, последний клочок леса вырубили, где он обитал, — продолжила и жалостливо, и вместе с тем как бы наставительно: профессиональная привычка.
И полная поддалась… бывшая подлиза?
– Прятался, да, – уточнила охотно. – Да еще не один, со сродниками, а он у их какой-нибудь старший… кто-то ведь и об их должен заботиться!..
«Это есть наш последний… и решительный бой!» — вроде бы совсем не к месту пришло из «Интернационала»…
А что, что?.. Лось, может, марксист со стажем, старый боевик… или сбрендивший «капээрэфовец»… У «пролетариев всех стран» номер не прорезал, очередь за зверьем… ладно тебе, пристыдил себя. Старый ёрник!..
– Вон, смотрите, смотрите! — раздался восторженный крик.
Девочка с рюкзачком за спиной показывала рукой на дорогу, откуда должен был появиться автобус.
– Кошка! – отмахнулась полная – Или маленькая собачка…
– Да нет же, нет! — радовалась эта, из небольшой группки школьников.
– Белка — не белка, – поддержала учительница. – Для белки слишком большая… но прыгает! Какая-то лесная зверушка!
Я стал было перебирать в памяти таежных сибирских жителей: колонок?.. Маленький соболишка?
Но обнародовать свои ностальгические прозрения не стал… пусть себе остается неузнанным…
А плохо различимое в осенней роздыми лохматое существо допрыгало, наконец, до края асфальта и скрылось в придорожной траве…
– Тоже небось спугнули бульдозеры, ищет теперь, где приткнуться, — сказала полная — Как бы эта дорога и нас из дому не выгнала… и зачем она?
7.
Кто знает, в самом деле: зачем?..
Куда она приведет?
Хоть и — кольцевая.
Разгрузить Москву, говорят… А кто-то из местных догадался: какие-нибудь «большие гонки» будут устраивать… Какую-нибудь «Формулу-2».
Есть же теперь Гольф-клуб? А гонок, как в Европе, пока вроде не было. Зато теперь — жди!
А что?..
По тем подмосковным местам, где жестокой зимой 1941-го насмерть стояли спасшие столицу сибиряки…
… А для меня «кольцо» обернулось тем, что неожиданно, будто из начала рассказа, в конце его появился этот, с большой клюкой.
С «палкой для таджиков».
И вот ведь какое дело.
По самым разным причинам в монастырь заглядываю все реже. Бывало раньше, из Кобякова упрямо хаживал туда и пешком. Несмотря на немалое время в пути и бензиновый дух обочь дороги.
Прибавилось дел? Или уходят силёнки?..
Но стоило теперь появиться, как вот он — давний знакомец.
– О-о-о! — говорит. — Сколько не виделись!.. Ну, как вы?
Удивительно, и правда: ни в церкви его не встретил, ни в какой-нибудь монастырской лавке… их теперь! Ну, чуть ли не торговые ряды…
А вот на спуске с горы, с этой самой древней Сторожи, которую когда-то в послушание от Сергия Радонежского облюбовал святой Савва, — вот он вам!..
«Явился-не запылился», как раньше говаривали.
Знак?..
– Слава Богу, — отвечаю. — Как вы-то?
Он так бодренько:
– Да что мне сделается?
– Как раз об этом… А то мы с другом за вас переживали. Как вы тогда — с таджиками?
– Он вас опять ждет? Ваш друг.
И я глубоко вздохнул — как споткнулся:
– Н-нет нынче… Хотя вообще-то, как знать?
В самом деле.
Одолел-таки Мурада «Паркинсон». Одолел… Сколько на похоронах было народу! Тюрки со всей Москвы, и не одни только тюрки. Как и проповедовал мой друг в своих книжках: Бог Един.
И с горних высот… из небесных владений дорогого его сердцу Тенгри… Мураду теперь видней наши земные сроки. А дружеские симпатии там наверняка становятся только крепче.
Но спутник мой, судя по всему, находился в прекрасном расположении духа: не уловил в моей интонации ни горечи, ни суеверной печали. Думал о своем?
– Если нет, — сказал, — сами сейчас увидите.
Вырвалось невольно:
– Опять?!
Тут как раз поток машин слева поредел, а справа вообще иссяк. Мы заспешили, и я было направился прямиком к автобусной остановке, но спутник буквально потянул меня за рукав:
– Не туда, нет-нет…
«А куда?» — подумалось. И тут же промелькнуло смягчающее тревогу, чуть ироничное и по-мальчишески озорное: уж если он тогда в одиночку отмахнулся, то теперь-то вдвоем — как-нибудь…
По краю дороги, даже вроде не торопясь, пошли в сторону Звенигорода. Он раз-другой, будто боясь ошибиться, глянул на циферблат часов на руке, таких же массивных, как и его клюка-палица. Потом заговорил громко:
– Часто вас на дороге русаки подбирают? Одноплеменники?.. Да если он еще и богатенький… Хоть ты умри тут, проедет и не заметит…
Я только понимающе усмехнулся.
Мимо снова понеслись иномарки, потом, слегка обогнав нас, резко затормозил задрипанный «жигуленок». Широко распахнулась дверца рядом с водителем и почти тут же открылась задняя.
– Понял, что нас двое! — громко проговорил мой спутник не то что довольным — прямо-таки торжествующим голосом. — Давайте туда, а я с ним рядом…
Из-за баранки, нагнувшись, тянулся навстречу нам смуглый водитель в замызганной ветровке неопределенного цвета. Радостно улыбался:
– Опять ходил на свиданья, ата?!
– Сегодня не только воскресенье — еще и большой праздник! — в тон ему отвечал мой знакомец, определяя меж колен свою палицу и заодно пытаясь пристегнуть ремень безопасности. — Как не пойти?
– Нада ходить Всевышний, нада, — одобрил водитель. И тут же посочувствовал. — Говорил тебе, этот палка очень большой?
– Зато хорошо видать, ты ж вот увидел…
– Я тебя уже без палка знаю, ата!
– Ты-то знаешь…
Водитель средних лет так и светился доброжелательством:
– Другой тоже знает… Мы тут лес рубить, траншей копать. Хочешь, сделаю тебе легкий палка, ата?..
Этот, с палицей, явно «работал» на меня. Слегка повел головой назад:
– Лучше моему товарищу сделай!.. Тоже станут подбирать на дороге. Ваши. Из Средней Азии да с Кавказа…
Водитель все продолжал чему-то радоваться:
– Надо подбирать седой борода, надо. Чурка всегда будет подбирать…
И так запросто это он, насчет «чурки», сказал, что сперва подумалось: может, ослышался?!
Но сидевший рядом с водителем мой спутник убежденно произнес:
– Чурки теперь, кто в дорогих иномарках. А в таких, брат, как у тебя, — люди как люди…
8.
Чего только потом не пришло мне в голову…
И когда ожидал своего «кобяковского» автобуса напротив Александро-Невской церкви, у бывшей городской бани… И пока ехал в нем до развилки с названиями наших четырех деревенек: Кобяково. Аляухово. Тимохово. Раёво.
И когда потом пешком шел до дому, а высоко в небе чуть ли не один за другим пронеслись два тяжелых авиалайнера. Трассу из Внукова в очередной раз недавно перенесли, проходит теперь над нашими головами…
Подумалось почему-то об этом полумифическом дальневосточном гектаре, который может получить всяк желающий… был бы помоложе годками, эх!..
Или похожее уже было?
Запсиб!..
Ударная комсомольская стройка!
«Играли», как говорится. Уже «играли».
Но, может, потому-то и позволяют китайцам и в Сибири, и на Дальнем Востоке, подумалось, лес рубить?.. Чтобы эти самые «гектары» нам было потом легче осваивать?
Китайцы там рубят, да. Таджики — тут…
Успеет потом Аллах?..
Или «красный дракон» его все-таки обставит… стоп!
Будущая дорога… кольцевая-то, кольцевая. На севере от Москвы, на западе и частично даже на юге, и в самом деле, пройдет по этим славным местам, где начался разгром дотоле непобедимых германских дивизий… любопытно, очень любопытно представить, как взорвался «бесноватый фюрер», когда ему доложили о параде на Красной площади в ноябре переломного 1941-го года!..
А старые, каких уже мало осталось, звенигородцы так и считают: немцев начал гнать святой Савва. Прямо от стен своей запустелой в то время обители… Духовный оплот русской державности, дальше нельзя пускать!
Третье Саввино великое чудо…
А, может, так и назвать бы эту дорогу?..
Кольцо Победы!..
Несмотря ни на что.
И — вопреки всему.
Как тогда.
9.
Дома, еще не успев чайку попить, подключил интернет — ждал письма из соседнего с Новокузнецком, дорогого сердцу Прокопьевска. Из черной шахтерской Прокопы.
Но первым делом на мониторе в правом нижнем углу появилось страдальческое лицо самого, ну самого известного, уже достаточно пожилого артиста… Сообщал о том, что из него вышла глиста длиной двадцать восемь метров.
И раз, и другой, и третий попытался убрать грустное сообщение, но эти двое, всенародный любимец и настырная, лишившая его покоя глиста, появлялись снова и снова…
И я вдруг горько заплакал.
Тоже якобы ни с того, ни с сего…